Сбросив вуали

Так безответственно и просто

любить несбыточно далёкое,

Придумав образы нарочно,

идти вперёд прямой дорогою,

Но так бесцельно и впустую,

свою мечту лелеять мнимую,

Себя любить одну такую

и душу-душеньку невинную.

Скрывая собственные страхи,

придумав что-то иллюзорное,

В реальной жизни, как монахи,

изображение узорное,

Но при отсутствии запретов

и отменив все наказания,

Благая честь исчезнет где-то,

восторжествует мощь желания.

Словесно мнимые чистюли,

покажут всем нутро вонючее,

Их вожделения и слюни

при первом же удобном случае

И сбросив тонкие вуали,

благим служившие укрытием,

Забыв о чести и морали,

сюжет закончится соитием.

Глаза по-доброму пустые,

как будто ширма для порочности,

А вот желания иные,

не соблюдающие точности,

Куда не глянь, на полках куклы,

так разодеты, разукрашены,

А их слова – простые буквы,

дерьмом наполнены их скважины.

В душе жестокие и злые,

зато послушать – умиление,

А внешне – душечки святые,

сплошные чувства и смирение,

Шипящий звук из-под колоды,

совсем замучены пороками,

Такой с рождения породы,

прикрывшись рифмами и строками.

Спешит опять куда-то клоун,

бежит куда-то в нереальное,

Он повторяет что-то снова,

одно и то же, столь печальное,

Без тормозов и остановок,

вполне прилично, но искусственно,

А, если честно, то не ново,

так неподкупно и бесчувственно.

Пока ещё рано

Листая страницы, бегущие лентой,
Читая эпиграфы старого хлама,
Под звуки забытой, заброшенной флейты
Тихонько шепчу: "Забери меня, мама".

Пусти в мир таинственный и неизвестный,
Рукою погладь седовласого старца,
Сними боль тревог одинокого сердца,
Что рвётся на части в кружении танца.

Закрою глаза, окунувшись в пространство,
Несущее к свету, в далёкую вечность,
Вживую почувствую прелести странствий,
Мгновенно забыв бытия скоротечность.

И вспыхнув на миг, словно искра, угасну,
Побыв хоть секундочку яркой звездою,
Но это, признаться, довольно прекрасно,
Промчавшись на равных с жестокой судьбою.

Мелькнули, как молнии, многие годы,
Своей пустотою наполнили душу,
Живущую слепо кому-то в угоду,
Считающей морем обычную лужу.

Скитаясь в чужом и почти непонятном,
Страдая от старых совковых пороков,
Считаясь последним, плохим, заурядным,
Не смог, не постиг современных уроков.

Терпя искупление страхом исхода,
Забыв о реальности мнимого мира
И вновь ожидая начало полёта,

Куда-то исчезнет энергия, сила.
Листая страницы, бегущие лентой,
Тихонько шепчу: "Забери меня, мама",
Дождавшись однажды такого момента,
Наверно, решу, что пока ещё рано.

От самого, от нижнего

Ответов нет, одни вопросы найдены,
Хотя, по-умному, по предписанию,
Бальзам на сердце или же для ссадины,
Но ощущается, не по призванию.

От наставлений не найти спасения,
Довольно тонким и писклявым голосом.
Какой полёт? Простые вожделения,
Пройтись по нервам, чтоб оставить борозду.

Одно и то же, что-то потаённое,
Такое странное, скорей безмозглое,
Душа-душа, почти что обречённая,
Она не старая, а просто взрослая.

Своей вины признание тяжёлое,
Намного проще тыкать пальцем в ближнего,
Но это вовсе, крайне бестолковое,
Оно идёт от самого, от нижнего.

* * *

От многогранности таланта – беспредел,
Без берегов, но с глубиной по косточки,
Настанет время, надоест такой удел,
От шелухи останется пол горсточки.

Молва

О состоянии разбитом в полуслове
Молва тихонечко прошепчет за спиною,
Она обычно днём и ночью наготове,
Всегда побрызжет любопытною слюною.

Перевернувшись много раз, пройдёт каскадом,
Ориентацию теряя изначально,
Крадётся тенью позади, всё время рядом,
Своё лицо приоткрывая не случайно.

Зато красуясь белизной костей скелета,
Вновь увеличиваем градусы накала,
А если вдруг и улыбаемся при этом,
Молва взбесившись, не начнёт уже сначала.

Она, уставшая совсем, махнёт рукою,
Она отправится искать другую жертву,
Чтоб с новой силой языков накрыть волною,
Перевернув всё вверх ногами, снизу кверху.

И заиграют снова "праведные" флейты,
Не глядя в зеркало, молва опять осудит,
Опять придумает больные комплименты
И огласит без подготовки, и прелюдий.

Со всех щелей торчат глаза и объективы,
Мы меньше бита в этой матрице ужасной
И не имея ни малейшей перспективы,
Себя отбеливать стараемся напрасно.

За гранью понимания

Испытательное время адаптации
По наименьшему пути сопротивления
Вяжет новые узоры, комбинации,
Постоянно повышая напряжение.

Отказавшись от анализа заочного,
Ненавистно плюнув в рожу обстоятельствам,
Отдал душу для решения сверх срочного,
Откупившись от жестокого предательства.

Но, тем самым, получив мандат на мщение
И жонглируя всё время чёрной меткою,
Понимаю неизбежность превращения,
Ощущая кровожадность очень редкую.

До иголочки, до ниточки, до точного,
Пусть не скорого пока, но всемогущего,
Предвкушения мучительного, сочного,
Абсолютно для всего, при этом, сущего.

При отсутствии тенденций гармоничности,
Отвлекаясь на препятствия побочные,
Избегая проявления публичности,
Как в клоаке, оказавшись у обочины.

Снежным комом накатившееся, прежнее,
Раскатает по поверхности обычного,
Но пока что безутешное, безбрежное
Лишь за гранью понимания логичного.

В долине детства

Спускаясь в долину счастливого детства,
Сверкают фонарики, как изумруды,
Как будто осколки разбитого сердца,
Симптомы хронически давней простуды.

Завертится старый волчок филигранно,
Исчезнут спиральные полосы в точке,
Покинутый мир станет вновь многогранным
На чистом, в косую линейку, листочке.

Следы детских ног на песчаной дорожке
И звуки от флюгера где-то на крыше,
Да горсточка пепла зажата в ладошке,
Один только маятник ветром колышет.

Но манит загадочной сизостью дымка,
Душа отзывается сентиментально,
Закружится старого вальса пластинка
И всё растворяется в нём моментально.

Лишь белые птицы назад не вернулись,
Для смертных пути их неисповедимы,
Утихшие звуки разрушенных улиц
Навеки утрачены, неповторимы.

В застывшем забвении корчится время,
Стекая по плоскости, но параллельно
И вечно гнетущие боли сомнений
Для слабого сердца опасны смертельно.

В хроническом припадке

Глотки свинцовые простреливают уши,
Они подкашивают прямо под коленки
И сушит горло, как назло, зараза, сушит,
До неприличия разыгрывая сценки.

Как будто чучело, наполненное илом,
Закостеневшие без кальция суставы,
А тем не менее живёт каким-то дивом,
Но дышит рвано и хрипя, на пол октавы.

Плетя узоры, тяжелеют ночью веки
И всё сильней из-за песка глазные рези,
Того не ведая, остались лишь калеки.
Зачем наружу это всё, скажите, лезет?

Ведь полотно уже давно в грязи и саже,
А вместо чувств остались опухоль и порча
И близорукие амуры вновь промажут,
Благоприятный вариант – вслепую молча.

Густая жижа пробивает путь измором,
Несёт по венам оторвавшиеся тромбы,
Но всё закончится безвыходным позором,
С эффектом вспышки разрывающейся бомбы.

Погаснет пламя и увянут эдельвейсы,
Лишь канонада огласит начало мира
И замелькают, уходя в глубинку, рельсы,
Скрывая тяжесть отвисающего жира.

Угаснут искры от коротких замыканий
И бесполезны объяснения невежде,
Звучат опять слова абсурдных причитаний,
Всё та же глупость несусветная, как прежде.

Хоть застрелись, хоть удавись, как лбом о стену,
Одна извилина, ведущая к придаткам,
При себестоимости – ноль, завысив цену,
Мы все находимся в хроническом припадке.

В парадной

Застывшие лица в холодной парадной,
С ночной пустотою, довольно изрядной,
Под маршами лестницы сжавшись до боли,
Друг к другу на ощупь тянули ладони.

Хрипели дыханием, дымом табачным,
Чесались тихонько, скуля по-собачьи,
Смотрели под платья вверху проходящих,
Ползли, извиваясь, к окуркам летящим.

Под стук каблучков пели ноты ступенек
Чарующим звуком и звоном копеек,
Желали друг другу проснуться под утро,
Как будто прощаясь навек, почему-то.

Стекая от холода каплями пота,
Скрутившись клубочками в пол оборота,
Багровые лужи рассеялись в дымке,
Оставив лишь музыку старой пластинки.

А дверь, надрываясь, скрипит, как и прежде,
Как траурный марш о пропавшей надежде,
Как призраки, пляшут безликие тени,
Бездомную ночь опустив на колени.

Затихли голоса

Затихли голоса журчащих талых вод,
Надолго онемев от выплаканных слёз,
В багровые тона окрашен небосвод
На фоне белизны и хрупкости берёз.

Умчались навсегда, свою утратив мощь,
Холодные ветра, несущие порыв
И снова до утра брезгливо мелкий дождь
Заполнит всё вокруг, как будто едкий дым.

Все русла старых рек занесены песком,
Картина прошлых лет, довольно жалкий вид,
Возможно, не сейчас, возможно, что потом,
Как памятник векам, появится гранит.

На землю упадёт последний жёлтый лист,
Не выдержавший вьюг и колких языков,
Немая тишина, а может быть каприз
Зловещая игра обычных сквозняков.

Теряется вдали вспорхнувшей искры след,
Ведущий в никуда, как шёлковая нить,
Пускай на краткий миг, но яркой вспышки свет
Предаст немало сил, чтоб помнить и хранить.

Судьба-разбойница

Ломает вновь судьба через колено,
Выкручивая за спину мне руки
И снова бьёт безжалостно о стену
Без повода на то, скорей от скуки.

Забрасывает в шторм, двенадцать баллов,
На лодочке, которая без вёсел,
Но я пока что жив, а ей всё мало
И в марте наступает снова осень.

А пена накрывает с головою
И берег много лет уже не виден,
От тяжести скитаний дико вою,
Но, честно, на судьбу я не в обиде.

Я просто начинаю всё сначала,
Пытаясь отыскать, как прежде, бухту
И бросить снова якорь у причала,
Пока он окончательно не рухнул.

Вчера был капитаном, нынче – юнга,
Поэтому штурвал в руках господних,
Опять девятый вал, ветра и вьюга
Несут к Вратам, ведущим к преисподней.

Глядит судьба-разбойница с ухмылкой,
Испытывая суть мою на прочность,
Видать, любя и ненавидя пылко,
Как будто невзначай и между прочим.

Цепляюсь я, да за попутный ветер,
Ловлю поток, который рвёт на части
И радуюсь, очнувшись на рассвете,
Что вырваться я смог из этой пасти.

Из пасти позабытого былого,
Вцепившейся за плоть мою зубами,
По-видимому, это ей не ново,
Со всеми поступая, как с рабами.

Разобранный на мелкие детали,
Ко дну прижавшись плотно, диким зверем
Смотрел, как в небе чайки пролетали,
А это значит, где-то близко берег.

Закон выживания

А в небе летают вороны стаями,
Сканируя землю зоркими взглядами,
Весеннее солнце вскрыло проталины,
Вовсю обнажив рассадники падали.

Пытаются вороны выследить сами
Уже бездыханную, лёгкую жертву,
Пока волчьи стаи обрыщут ногами,
Они всю округу исследуют сверху.

Но волки, признаться, не глупые твари,
Они наблюдают за стаей вороньей,
Следят постоянно, где те закричали
И так получается, вечно проворней.

А воронам глупым останутся кости
И стаи голодные в поиске снова,
Обратно кричат, созывая всех в гости
И так с каждым разом, обратно по новой.

Мораль такова, коль забрался в кормушку,
Не стоит кричать и хвалиться повсюду.
Зачем каждый раз попадаться в ловушку?
Другие делиться вовеки не будут.

В эпоху торжества идиотизма

На этой территории безбожной,
Как будто бы на грани катаклизма,
Собою оставаться очень сложно,
В эпоху торжества идиотизма

Хронические глупости до боли
Всё время нагнетают наши страсти,
Такое впечатление, что тролли
Захватывают всё, до самой власти.

Мы снова пояса затянем туже,
Но только не на брюках, а на горле,
С понятием того, что выход нужен,
Становимся всё тише и покорней.

Порою ничего уже не надо,
Без помощи извне подохнем сами,
На бойню отправляемся, как стадо,
Затравленное до смерти их псами.

Барахтаясь в фарватере событий,
Не плача, не смеясь и не ревнуя,
Над пропастью висим на тонкой нити
И шепчем, как молитву: "Аллилуйя".

Все точки для возврата за спиною,
Отрезаны назад пути-дороги,
А псы от предвкушения аж воют,
От их клыков спасаются немногие.

Кому-то хорошо, кому-то плохо,
Кому-то станет хуже или лучше,
Скитаний и волнений было много
В пространственно великой гнойной куче.

Безропотно идём на эти жертвы,
Когда вокруг сплошная безысходность,
Пытаясь получить отсрочку смерти,
Забыв о том, что под ногами пропасть.

Осколки, доживающие в гетто,
Забытом сатаной и даже богом,
Жалеют, ведь могли родиться где-то,
Но только лишь не здесь, в краю убогом.

Другого никогда уже не будет,
Живущие на грани катаклизма,
Посмотришь, то ли зомби, то ли люди,
В эпоху торжества идиотизма.

Скрестившиеся

Вы ощутили улучшения? А как же!
Держи пошире свой карман уже сегодня,
Но, чтоб последнее спасти, стоим на страже,
Взамен обещанного рая – преисподняя.

Теперь мы платим и за солнце, и за воздух,
За то, что смотрим и живём, за то, что дышим,
Налог на жизнь, налог на смерть, налог на... просто,
За чердаки и протекающие крыши.

За каждый шаг, за каждый миг, за дни и ночи,
За крепкий сон и за бессонницу, в придачу,
За недовольство и за то, что жить не хочешь,
Всё по тарифу до двадцатого заплатишь.

Все очень счастливы от этих улучшений,
Но их так много, что не выдержать нам больше,
Их предостаточно для новых поколений,
Но не понятно. Почему тогда мы ропщем?

Как выживать, когда вокруг всё так прекрасно?
Куда девать весь наш достаток и стабильность?
Но не бывает, чтоб впустую и напрасно,
Перерождение и наша инфантильность.

По доброй воле

По доброй воле отошёл от дел насущных,
Поток событий снова выбросил на берег
Волной высокою, стремительно несущей,
Что лишь под силу для отчаянных и смелых.

Махнув рукою, оказался в одиночку,
Забыв о главном или, может быть, ненужном,
Решив закончить, наконец, поставил точку,
Не вспоминая об утраченном и грустном.

К давно забытому вернувшись без оглядки,
Как будто в новое. Какие наши годы?
Чтоб с долей риска поиграть с судьбою в прятки,
Переступив через себя и все невзгоды.

По доброй воле без единственного шанса
На равновесие, утратившее силу
И на отсутствие душевного баланса
Незащищённую опять подставлю спину.

Упала ручка, закатившись в дальний угол,
Упали руки на дрожащие колени.
Зачем изматывать себя? Довольно глупо.
Освобождаю путь для новых поколений.

Приснившаяся тайна

Приснившаяся тайна-заклинание,
Расплавила мозги тремя словами,
Какое-то забытое предание
Пришедшее ко мне с моими снами.

Преследуя теперь и днём, и ночью,
Звучит оно в мозгу ежесекундно,
Пытается вернуться к жизни срочно,
Хотя я не пойму, мне очень трудно.

Запомнилась единственная строчка,
Какая-то бессмыслица, однако,
Но чувствую, что рано ставить точку
На этом "Тира гиро такинако".

Когда-то я узнаю продолжение,
Должно оно когда-нибудь присниться.
Явилось вот, но только отражением
Мелькнувшей в зазеркалье чёрной птицы.

Обратно "Тира гиро такинако",
Та птица прошептала очень тихо,
Какие-то таинственные знаки,
Один лишь только миг и всё затихло.

Гадай теперь. А вдруг я сумасшедший?
Я слышал "такинако" уже дважды,
Шаман сперва, во сне ко мне пришедший
И птица эта. Может быть не важно?

Что значить могут три обычных слова?
Какая-то бредятина без смысла,
Но я их повторяю снова, снова,
Как будто бы программа вдруг зависла.

Как эхо, "Тира гиро такинако"
Звучит под ритмы сказочного бубна,
Останется навек покрыто прахом,
Пришедшее во сне из ниоткуда.