Грешки: стишки и не стишки, Что было, что будет, чем сердце успокоится Опции

[Дорик Тупотилов]

"В творцы стремиться некрасиво. Не это подымает ввысь. Не надо заводить архива, Над рукописями трястись" - позволю себе перефразировать великого поэта. Простите, Борис Леонидович.

Отдавая себе отчет, находясь в трезвом условно уме и в безусловно здравой памяти, ступаю на скользкую тропу и создаю темку для хранения своих имевших место быть поделок на точках, в рифму и не совсем.

Графомания есть грех, но децкий и простительный, простите и вы меня, если сможете.

[Дорик Тупотилов]

ЗА КУЛИСАМИ

» Кликните сюда для просмотра оффтоп текста.. «

На рабочем месте Ивана Ардалионыча никаких условий – ноги в холоде, а рожу от рампы жжёт не пойми как, пыль постоянно, не ровен час, чахотка! От чахотки Иван Ардалионыч спасается водочкой: дежурный мерзавчик всегда при нём. Директор Беневоленский знает о шкалике, и порою несильно ругает Ивана Ардалионыча, а бывает, и спросит перед представлением из левой кулисы с напускной угрозой: "А скажите-ка, голубчик, фразу: его превосходительство фантасмагорически облагодетельствовали переосвидетельствуемых!" А Иван Ардалионыч, низким шепотом, чуть слышной фистулой, без запиночки, чеканит и про превосходительство, и про благие деяния. И директор Беневоленский удовлетворённо кивнёт и уходит в зрительный зал.

Жены у Ивана Ардалионыча нет, живут они с мамашей, суровой усатой вдовой кондуктора, далеко от театра, в собственном доме. Жалование он отдаёт матери, оставляя себе на шкалики. По его вечно красному лицу трудно понять, сколько же ему лет, а лет-то, по метрике, всего чуть за сорок.

Актёры и актёрки дразнят Ивана Ардалионыча за глаза Шептуном, Иван Ардалионыч не обижается. Знает, что без его заветной, испещренной пометками тетрадочки с текстом пьесы они как дети малые, и не будь его в обитой старым войлоком будочке, не спектакль, сплошной пердимонокль начнётся. Премьер много, учить роль некогда, а ежели трагедию какую героическую в стихах представлять, тут актёр актёрычам и на отсебятинке не выехать, одна надёжа Иван Ардалионыч. И все они, на рождество и на пасху, и в день тезоименитства всенепременно одаряют Ивана Ардалионыча кто рублём серебряным, кто красненькой ассигнацией, а Беневоленский как-то после успешной гастроли на Нижегородской ярмарке даже радужной катенькой наградил. Вот катеньку-то эту, казначейский сторублевый билет, Шептун матери и не отдал.

И с недавних пор актриса Зарницкая-Барименти, урожденная Кулькова, стала получать таинственные подарки. Это были: миленькая золотая брошечка в виде толстой пчелы, кулончик с камешком, перстенёк, массивные дутые серьги. Дуся ломала прелестную головку, но никто из поклонников в таинственные дарители не годился. Трагик Вьюжин обременён семьей и стеснен в средствах. Пристав Аникеев дарит только букеты и шампанское "Мадам Клико", которое сам же и лакает потом в Дусиной постели. Купец Каллистратов сулился свозить в Париж, свозил в Разгуляй, были цыгане с медведем, получил своё и не кажет носа. Так кто же?

Из своей морской ракушки Иван Ардалионыч хорошо видел потёртые носочки Дусиных туфелек, краешек крепких лодыжек и развевающиеся юбки, поднимавшие летевшую в рот Ивана Ардалионовича пыль. А когда Зарницкая отходила в глубь сцены, он смотрел во все глаза на стянутую лифом высокую грудь и напудренное лицо, на черную мушку, приклеенную чуть правее верхней губы, и сердце Шептуна билось так сильно, так сильно! Но Зарницкая не слышала, и почти никогда не глядела на всклокоченную голову в низкой зеленоватой будочке посреди сцены.


На сегодняшнюю премьеру все билеты были проданы, о чем Беневоленскому радостно сообщил кассир.


Публика принимала хорошо, дружно смеялась, весело хлопала, студенты свистели, пехотные офицеры квартировавшего в городе полка бросали к ногам актрис цветы. Нервно бродивший из кулисы в кулису Беневоленский к концу первого действия успокоился, наконец, и убыл в директорскую ложу.

Иван Ардалионыч, как только объявили антракт, отправился к своему приятелю Шипичкину, чтобы размять ноги и выкурить папироску. В своём грязном, пыльном ящике он никогда не сидел, весь спектакль был на ногах и очень от нервов и необходимости говорить сдавленным, напряженным голосом, уставал, и только потребность упреждающей борьбы с чахоткой скрашивала его нелегкую службу.

Пышноусый Шипичкин, положив на столик огнём полыхавшую каску и пожарный топорик, ждал Шептуна в своей крохотной комнатке за сценой.

– Ну что, брат! С премьерой! – сказал круглолицый добродушный Шипичкин и подмигнул вошедшему. Он поднял со столика каску, и взгляду Ивана Ардалионовича открылась початая бутылочка шустовского коньяку, два налитых чайных стакана, ломтики лимона на тарелочке и пачка папирос "Ада".
Друзья молча выпили и задымили.

– Ух, хороша! Как хороша Зарницкая сегодня! Вот бы кого я распатронил и отфрунтировал! Давай, Ваня, ещё по одной, давай быстро, по-военному, за служителей муз и Мельпомены, как говорится! Видел, в чем она на премьеру-то явилась? Блестит и слепит, хоть туши! На театре шепчутся, Стива Вьюжин ей подарил. Ай да Стива! Ведь голь перекатная! Прима Питиримова прибегала сегодня к Дусе и чуть глаза ей в гримёрке не выцарапала! Умора, брат!

Иван Ардалионыч хотел что-то сказать, но махнул рукой, показав на горло, и молча отправился в будочку, не дожидаясь третьего звонка.

Евдокия Аркадьевна, и правда, блистали во всех смыслах. Роль молодой прекрасной графини, соблазненной сибирским золотопромышленником, очень шла ей. Игравший сибиряка пузатый сердцеед Стива, по обыкновению, нетвёрдо знал текст, но Иван Ардалионович, прикладываясь к шкалику и сплёвывая попадавшие в рот сургучные крошки, неизменно приходил на выручку, не замечая, как укрывавшая шустовский коньяк водочка начала своё разрушительное коварное действие. Дуся заламывала руки корабликом, плакала, мела подолом затёртую, в занозках, сцену, отступала в глубину и горестно прожигала глазами зал от партера до галёрки, а сердце Ивана Ардалионовича от любви, тоски и муки трепетало, стучало, ухало, потом замирало и падало куда-то на самое дно обессиленным паровым молотом, и никогда, никогда ещё Ивану Ардалионовичу не было так горько, как в эти минуты, когда с таким обожанием, покачивая им подаренными серьгами и кулончиком, и не по роли, о нет, не по роли, смотрела Дуся Зарницкая на партнера Стиву.

Прочитав финальный монолог, спасенная от бесчестья благородным князем графиня и князь обнялись и слились в поцелуе, зрители приготовились хлопать... И тут в полной тишине раздался усиленный вогнутым зеркалом суфлерской будки рёв, переходящий в захлёбывающиеся рыдания.

И публика хлопать передумала и стала прислушиваться. Сделав страшные глаза на вмиг побелевшем лице, в директорской ложе соскочил и захлопал Беневоленский, а за ним и стоявшие за кулисами актёры. Шурша, поехал тяжелый малиновый занавес, и зал всколыхнулся и утонул в рукоплесканиях.

Сообщение отредактировал Дорик Тупотилов - 14.01.2024 - 22:11