Михаил Луконин Опции

[Шепот Ветра]

В детстве случайно нашла маленькую потрепанную книгу. Это была книга Михаила Луконина. С тех пор у меня любовь. Любовь к его стихам.


Михаи́л Кузьми́ч Луко́нин (1918—1976) — русский советский поэт. Лауреат Сталинской второй степени (1949) и Государственной премии СССР (1973). Член ВКП(б) с 1942 года.


***
Ты музыки клубок
из разноцветных ниток.
Ты - музыка во мне.
Я слушаю цвета.
Туманный, словно сон, пещерный пережиток
Ты разбудила вдруг, наверно, неспроста.
Ты тень или ты свет?
Меняешься мгновенно.
Ты пересвет такой, что путаю слова.
Ты пестрота цветов и звуков,
Перемена
дней и ночей моих, очерченных едва.
Остановить тебя на чем-нибудь нет силы.
Как будто бы в костер глядеть не устаю
на беглые огни.
Их дымные извивы
нельзя предугадать,
как молодость твою.
А тем и хороша. И потому загадка.
Поэтому живу на свете в полный рост.
Мы музыки земной космическая прядка,
ты музыка лучей,
протянутых меж звезд.

***
Не утешенье ты,
не украшенье.
Я у тебя в пожизненном долгу.
Ты озаренье
или воскрешенье -
и слов найти пока что не могу.
Цветение земли ты мне открыла,
ты Волгу прямо к сердцу привела
и засмеялась ласково и мило,
как будто подарила два крыла.
Мой свет,
все время думаю об этом,
как это мне увидеть привелось
глаза твои, взволнованные светом,
и светлую копну твоих волос.
Беру тебя за тонкое запястье,
спасибо, жизнь!
Зову тебя - пойдем! -
В снегу по пояс - в тяжкое ненастье,
в ромашках по колено - летни днем.
Не отрешенье ты,
не возвышенье
и не прощенье отошедшей мгле,
ты -
самое великое решенье:
любить,
и быть любимым на земле.
Я на тебя глядеть еще не смею,
но вот светает у меня в судьбе,
смеюсь,
и прозреваю,
и яснею,
и возвращаюсь
к самому себе.

ДУРА

Парижу не спится ночью,
мчится во весь опор.
Ресторан эмигрантов.
Русская кухня.
Хор.
«Шахразада» — снаружи темно,
внутри полумрак —
русские эмигранты
старинно зовут «кабак».
«Прошу, господа, садитесь…»
К стенке спиной сажусь.
«Любимый столик Ремарка»,—
заметил мой друг, француз.
Сумрачна «Шахразада»,
не шум, а какой-то стон.
Всё громче соседний с нашим,
размашисто пьющий стол.
«Выпьем, — кричат, — выпьем!»
— «Господи, поднеси…»
Русская речь с французской —
«пардон», «майонез», «мерси».
Старый, худой и желчный —
что на его веку!—
беззвучно, взахлеб смеется,
фужер приложив к виску.
Полнит тарелки дама
с повадками муравья.
Деникинцев и красновцев
дочери и сыновья.
«Выпьем за спутник, братцы.
Вот он, наш русский ум!»
— «Куда там — американцы».
— «Давай поцелую, кум…»
— «Ах, сени мои, ах, сени…»
— «Не так это надо петь…»
Грустно.
Смешно их слушать.
Больно на них смотреть.
Домучивал балалайку,
хоть в гаме не слышен звук,
в вышитой косоворотке
чей-то нелепый внук.
Шампанское солоновато,
не водка и не вода.
«Пойдем-ка, Мишель, пожалуй…»
— «Машка!»
— «Иди сюда!»
— «Машка!» — вокруг вскричали,
ожил дремавший зал.
«Машка,
не бойся, дура,
ты слышишь, кому сказал!..»
Шла через зал от двери,
щеки ее белы,
растерянно
недоверчиво
оглядывая столы.
Шла нехотя,
будто что-то
насильно ее вело,
в синем немодном платье
«сломанное крыло».
Шушукаются. Смеются.
Нелепо идет она.
Не слышно французской речи,—
русская речь слышна.
Соседний стол потеснился.
«Не ела, поди, с утра?»
— «Вот дура».
— «Садись же, дура».
— «Привыкнуть, дура, пора…»
— «А что это значит — „дура“?
Красивых зовут одних?»
— «Не знаю, Мишель, не знаю,
Ты лучше спроси у них».
Я не успел заметить
неслышный его прыжок:
«Пардон!»
Он склонился к уху,
слоеному, как пирожок.
«Дура? —
Старик затрясся.—
Послушайте, господа,
спросил, что такое „дура“,
не слышал он никогда!..—
Взял он под локоть Машу: —
Дура? А вот, гляди».
Встала тихонько Маша,
руки прижав к груди.
«С экскурсией прикатила,
дура, в прошлом году,
решила в раю остаться,
вот она,
на виду».
— «Машка, скажи французу —
незачем в душу лезть.
Дура — сказать по-русски —
это она и есть».
Стояла неслышно Маша
у чужого стола,
сквозь слезы
«Шахразада»
в дымном чаду плыла.

http://www.litmir.co/bd/?b=175505

[ArabeskA]

Власть её
не изучена,
значительно преуменьшена,
пока что во всяком случае —
всесильна над нами
женщина.
Водительство пресловутое,
нам данное от рождения,
наше главенство дутое —
чистое заблуждение.
Укоренилось ложное
представленье привычное.
Женщина —
дело сложное,
явление необычное.
Эта простая истина
не каждому открывается.
Застенчиво
и таинственно
женщина улыбается.
Приходим, бедой отмечены,
подвигами небывалыми,
мы всё равно для женщины
детьми остаёмся малыми.
На взлёты и на крушения,
на все наши игры шумные
смотрят, даря прощение,
Женщины — люди умные.
Спорится или ссорится,
любится или трудится,
забудется или вспомнится —
женщину надо слушаться.
Она одарит надеждами,
осмеивает сомнения.
Врачует руками нежными
тягостные ранения.
Учит она. Воспитывает.

Потом
На разрыв испытывает.