О литераторах (и не только) разное-всякое, около э́коло Опции

[Дорик Тупотилов]

Поэт Саша Межиров враль был изумительный.
Вот он сидит в компании каких-то полузнакомых девиц и рассказывает им свою жизнь.
Рассказывает, что он круглый сирота, родителей своих не знает: младенцем его украли цыгане, а когда он чуть подрос, продали в цирк... Он рассказывает всё это так, что не только девицы, но и все, кто его слушает, плачут. И сам он плачет.
И его родной отец, который сидит в соседней комнате, тоже вместе со всеми плачет.
© Георгий Поженян

Это, собственно, о природе творчества. И о катарсисе от со-переживания, вызванного художественным текстом (а всё, рассказываемое нами кому-то, есть литература, заготовка литературы, как не крути). Об этом же у Пастернака, пусть и по другому поводу: "Что же сделал я за пакость, Я, убийца и злодей? Я весь мир заставил плакать Над красой земли моей".

[Дорик Тупотилов]

Почему‑то у всех, писавших о Чехове, не получается обаятельного образа.

А ведь сколько тратится на это нежнейших слов, изящнейших эпитетов, веских доказательств. Ни о ком не писали столь умиленно, как о Чехове, даже о добром, красивом Тургеневе, даже о боге Пушкине.

Писали, какой он образец скромности, щедрости, самоотверженности, терпения, выдержки, такта, и всё равно ничего не получается. Пожалуй, лишь Бунину что‑то удалось, хотя и у него Чехов раздражает. И вдруг я понял, что то вина не авторов, а самого Чехова.

Он не был по природе своей ни добр, ни мягок, ни щедр, ни кроток, ни даже деликатен (достаточно почитать его жестчайшие письма к жалкому брату). Он огромным усилием своей могучей воли делал себя тишайшим, скромнейшим, добрейшим, грациознейшим. Потому так натужно и выглядят все его назойливые самоуничижения: "Толстой первый, Чайковский второй, а я, Чехов, восемьсот восемнадцатый".

А его прозвища, даваемые близким, друзьям, самому себе. Всё это должно было изображать кротость и веселие незамутнённого духа, но, будучи насильственным, отыгрывалось утратой юмора и вкуса. Как неостроумен, почти пошл великий русский писатель, когда в письмах называет жену "собакой", а себя "селадоном Тото". Его письма к Книппер невыносимо фальшивы.

Он ненавидел её за измены, прекрасно зная о её связи с Вишневским, с Немировичем-Данченко и другими, но продолжал играть свою благородную роль. А небось, про изменившую жену, что похожа на большую холодную котлету, он о Книппер придумал!

Убеждён, что живой Чехов был во сто крат интереснее и привлекательнее во всей своей мути и непростоте елейных писаний мемуаристов.

© Юрий Нагибин