Римма Казакова Опции

[Сартиэль]

Песенка о парусе

Веселый флаг на мачте поднят -
как огонек на маяке.
И парус тонет,
и парус тонет
за горизонтом вдалеке.

А по воде гуляют краски,
и по-дельфиньи пляшет свет...
Он как из сказки,
он как из сказки,
таких на свете больше нет.

А море вдруг приходит в ярость -
такой характер у морей.
Куда ты, парус,
куда ты, парус,
вернись скорей, вернись скорей!

Но парус вспыхнул, ускользая,
и не ответил ничего.
И я не знаю,
и я не знаю,
он был иль не было его...

1974.

[Lionna]

Помпея

В конце печальной эпопеи,
перевернувшей жизнь мою,
я на развалинах Помпеи,
ошеломленная, стою.

В нас человек взывает зверем,
мы в гибель красоты не верим.
Жестокость!
Парадокс!
Абсурд!
В последний миг последней боли
мы ждем предсмертной высшей воли,
вершащей справедливый суд.

Но вот лежит она под пеплом,
отторгнутым через века,
из огненного далека
с моим перекликаясь пеклом.

И, негодуя, и робея,
молила, плакала, ждала.
Любовь, заложница, Помпея,
зачем, в стихи макая перья,
такой прекрасной ты была?

За хлестнута глухой тоской я.
Нет, гибнуть не должно такое!
Ах, если бы! О, если бы...
Но под ногами - битый мрамор:
обломки дома или храма,
осколки жизни и судьбы.

Вернусь домой к одной себе я,
найду знакомого плебея
по телефону, доложив,
что хороша была Помпея!
А Рим...
Рим, Вечный город, жив.

[ShakuDancer]

«Любить Россию нелегко...»

Любить Россию нелегко,
она — в ухабах и траншеях
и в запахах боев прошедших,
как там война ни далеко.

Но, хоть воздастся, может быть,
любовью за любовь едва ли,
безмерная, как эти дали,
не устает душа любить.

Страна, как истина, одна,—
она не станет посторонней,
и благостней, и проторенней,
тебе дорога не нужна.

И затеряться страха нет,
как незаметная песчинка,
в глубинке города, починка,
села, разъезда, верст и лет.

Отчизны мед и молоко
любую горечь пересилят.
И сладостно — любить Россию,
хотя любить и нелегко.

[ArabeskA]

Быть женщиной — что это значит?
Какою тайною владеть?
Вот женщина. Но ты незрячий.
Тебе ее не разглядеть.
Вот женщина. Но ты незрячий.
Ни в чем не виноват, незряч!
А женщина себя назначит,
как хворому лекарство — врач.
И если женщина приходит,
себе единственно верна,
она приходит — как проходит
чума, блокада и война.
И если женщина приходит
и о себе заводит речь,
она, как провод, ток проводит,
чтоб над тобою свет зажечь.
И если женщина приходит,
чтоб оторвать тебя от дел,
она тебя к тебе приводит.
О, как ты этого хотел!
Но если женщина уходит,
побито голову неся,
то все равно с собой уводит
бесповоротно все и вся.
И ты, тот, истинный, тот, лучший,
ты тоже — там, в том далеке,
зажат, как бесполезный ключик,
в ее печальном кулачке.
Она в улыбку слезы спрячет,
переиначит правду в ложь…
Как счастлив ты, что ты незрячий
и что потери не поймешь.

[ArabeskA]

Я приду. Я, как когда-то,
Хоть когда-нибудь приду.
Я найду тебя, как дату,
Наилучшую в году.

Я приду к тебе не спорить —
Это где-то вдалеке.
Я приду, как будто с поля,
С колким колосом в руке.

Захотел считать пропавшей,
Морщил лоб, ушел в дела,
Но, пропахшая ромашкой,
Я пришла к тебе, пришла!

Я пришла к тебе, как лето,
Жечь бумажные цветы.
Я пришла к тебе, как Леда,
В белых перьях чистоты.

Я пришла по балкам сонным,
Что торжественно пусты.
Я нашла тебя по солнцу
Нерасплесканной мечты.

Что делить? Каких печалей
Напридумывать опять?
Я пришла к тебе, отчалив
По реке, текущей вспять.

День мой, дом мой, крылья сада
В каплях света и росы!
Я — зерно твое, рассада
С самой дальней полосы.

Я пришла к тебе не спорить.
Губы радостью прижгла.
Я пришла, как будто с поля.
Так, как в юности, пришла.

[ArabeskA]

Жизнь продолжится, продолжится
новой нотою неведомой.
Белый санный путь проложится
нерассчитанной победою.

Ох, как много похоронено
от надежд и до намерений,
выщерблено, покороблено...
Дни плывут лавиной медленной.

Но выглядывает рожица
неизвестного — лукавая ...
Жизнь продолжится, продолжится,
и найду, что не искала я.

Неужели? Слабо верится —
мне, отчаявшейся, отчаянной.
Но Земля до смерти вертится
только к жизни нескончаемой.

Все когда-то подытожится,
нечего спешить с итогами.
Жизнь продолжится, продолжится
поцелуями, дорогами.

Не копилка и не торжище,
не тусклей былого, стоюще,
вновь собой лишь приумножится
и — продолжится, продолжится!

[MORRIGAN]

Была бы я шикарной женщиной,
Всё обошлось бы малой болью,
Хватило ярости и жёлчи бы
Вас беспощадно отфутболить.

Я, не жалея бы, разрушила
Всё, чем невольно сердце грелось,
Неандертальское, зверюшное
Не почитала бы за ребус.

Но женщина во мне обычная,
Незащищённая обличьем,
На всё взирает безобидчиво,
Что преподносит ей обидчик.

Да только надоест ей корчиться
Под взглядом, что безумно скошен.
Шикарное терпенье кончится,
И оборвётся сон роскошный.

Подсудно всё, и всё карается
И наваждение растает.
Ногою топну, как красавица,
И рассмеюсь, и вас не станет!

Была б я женщиной роскошною —
Простая серенькая птица, —
Со мной монетою расхожею
Вы б не пытались расплатиться.

Качается бесстрастный маятник.
Ещё не пробил звёздный час мой.
Ни Вы не для меня, мой маленький,
Ко мне по случаю причастный,

Ни Вы не для меня, мой меленький,
Ни я для Вас. Всё это в прошлом.
А то, что с дуру Вам отмерила, —
Непозволительная роскошь!

[ArabeskA]

Белые турманы.

о свидания, мой непридуманный!
Был ты правдою или сном?
Хлопья снега, как белые турманы,
кувыркаются за окном.
Что-то вздрагивает, потрескивает.
А в вагоне уже темно…
Я пишу тебе очень женское,
очень ласковое письмо.
Я пишу – ни на что не сетую,
ни о чем уже не грущу.
Я пишу его – как беседую:
в слух мечтаю и вслух молчу.
Пусть смешная и неумелая,
пусть неловкая – всё равно.
Вьются, бьются голуби белые,
разбиваются об окно.
Вьются голуби. Как распутица –
вихри белого их огня.
А метель всё крутится, крутится
и несёт, уносит меня…
Очень скоро поезд расстанется
с этим зимним пасмурным днём.
Я прошу тебя, пусть останется
что-нибудь на память о нём!
Чтоб хоть строчка – горькая, дымная,
словно искорка от костра,
проросла, как семечко дынное,
на побеги так же щедра.
До свидания, мой непридуманный!
Всё.
На стёклах, инеем став,
замерзают белые турманы,
крылья лёгкие распластав.

[ArabeskA]

Предчувствие.

…И когда наступает пора
осознать непричастность,
умираю в глаголе —
протяжном, как жизнь:
«распроститься».
Потому что прощаюсь
еще до того, как прощаюсь.
Ничего нет больней и печальней таких репетиций.
Мы в плену у предчувствий,
что все же — увы!- не обманны.
Телепаты,
предтечи потомственных телепророков…
Ухожу от тебя —
как ребенок уходит от мамы,
от родного порога —
к речным норовистым порогам.
Знала: больно родить.
А теперь знаю: больно рождаться,
Только трижды больней оттого,
что в рождественской муке
расстаюсь до того,
как и вправду пришлось бы расстаться,
потому что разлука
и есть — это чувство разлуки.
Расстаюсь,
неизбежность конца проживая заране,
от безумного горя лишь яростней и бесшабашней.
А потом это будет —
как просто на белом экране
кадры жизни чужой,
прошлогодней ли,
позавчерашней.
Но одно меня греет,
как греет в землянке печурка,
и тогда я иду —
конькобежкою —
кругом почета:
может быть, ты поймешь,
к ритму сердца прислушавшись чутко,
что везде, где я буду,-
лишь мы,
неизбежно и четко.
Ты пойми меня, ту, оперенную, полную силы,
без школярской покорности,-
о, да простит мой наставник!-
все, что в сердце носила,
и все, что под сердцем носила,
обретет свою плоть,
наконец-то настанет, настанет!
Ощути этот мир, как твое и мое государство…
Как торопятся мысли,
как трудно прослеживать путь их!
И, еще не простившись,
готова сказать тебе:
— Здравствуй!-
Все, как было,
хотя все, как не было,
все так, как будет.
Но…
Собравшись в комок перед страшным прыжком
в непричастность,
замирает душа,
зная трезво, что ждет ее вскоре.
Не простившись с тобой,
я горюю, с тобою прощаясь,
Потому что предчувствие горя
и есть — это горе.

[ArabeskA]

Был день прозрачен и просторен
и окроплен пыльцой зари,
как дом, что из стекла построен
с металлом синим изнутри.
Велик был неправдоподобно,
всем славен и ничем не плох!
Все проживалось в нем подробно:
и каждый шаг, и каждый вздох.
Блестели облака, как блюдца,
ласкало солнце и в тени,
и я жила — как слезы льются,
когда от радости они.
Красноречивая, немая,
земля была моя, моя!
И, ничего не понимая,
«За что?» — все спрашивала я.
За что такое настроенье,
за что минуты так легли —
в невероятность наслоенья
надежд, отваги и любви?
За что мне взгляд, что так коричнев
и зелен, как лесной ручей,
за что мне никаких количеств,
а только качества речей?
Всей неуверенностью женской
я вопрошала свет и тень:
каким трудом, какою жертвой
я заслужила этот день?
Спасибо всем минутам боли,
преодоленным вдалеке,
за это чудо голубое,
за это солнце на щеке,
за то, что горечью вчерашней
распорядилась, как хочу,
и что потом еще бесстрашней
за каждый праздник заплачу.