Грешки: стишки и не стишки, Что было, что будет, чем сердце успокоится Опции

[Сладкий Яд]

Дорик Тупотилов , потрясающе пишешь!

[Дорик Тупотилов]

ПАМЯТИ ДЫБА

» Кликните сюда для просмотра оффтоп текста.. «

Дыб Заречный потому так и прозывался, что так-то он Дыб, а жил за Рекой. А ещё прозвища ему Вечный Стояк и Стояк Ходячий. А Дыб это не потому, что типа страдал приапизмом. Да и слова такова в тех епенях мало кто знал. А потому, что имел герой бесхитростного сужета нашего такую милую особенность: как подумает о бабах, а конкретно о потыкать пестиком в тычинку, так в секунду член из порток в небеса ракетой по команде "товсь!" взметается боеголовкой размера прям скажу чудовищного. А мечтал о тычинках постоянно, поэтому кто-то бы мог ошибочно решить, что у него приапизм. О нет и нет.

Жил Дыб в деревне Запердихе, вернее, в том, что от неё осталось, а осталась одна избёнка Дыба, потому как остальные запердики давно откочевали в каменные джунгли ближайшего вонючего города. А Дыбу на асфальт никак, на нём задыхаться начинает. Вот заброшенная Запердиха число жителей прописью один по ту сторону Реки, а по сю Пындыровка с пындырями и пындырятами соответственно. А баб там… а девок… кароч, пошла ракета…

И так-то мог и Дыб давно Реку переплыть, перелететь, доехать и поселиться поближе к женскому опществу, но тамошние мужики тож не перстами деланы, как-то не рады такому соседу, имя бабы и девки самим для чего-то надобны. И потому давно на сельском сходе порешили: Дыба из-за Реки не выпущать. Об чем Дыбу и просемафорено было с берега жестами со сгибанием локтевых суставов и матерным ором, самый приличный стисняюсь воспроизвести, что-то "вот только сунься, бедорасина". Ревнотики, блин. Мелкие частные собственники. Так что личная жизнь Дыба это вечный рукопашный бой с гадюкой кальсонной, с кортик-девок-портить, с ракетою своей. И покой ему не снится, да.

Дыб орудию свою не прятал, ну там чтоб к ноге примотать или прикрыть чехольчиком каким. Припрётся когда к Реке за водой для бани, в каждой руке по ведру, и на члене ведёрко болтается. Вот же срамник, вот же Аполлон трёхведёрный. Девки сразу шасть на берег в поисках не пойми чего, огородницы коноплю на пыхнем-улетим теребить бросают и пялятся, а кто из баб при хозяйстве, те чрез ситцевые занавески зыркают украдкой. Вот так глядела-глядела одна и вот чего удумала…

В день лета, о коем скорбная быль наша, приспичило вдруг бобылихе Зосе типа на острова, где калины и черёмухи прям страсть. И девок давно вызревших сговорила, Аксютку с Мальфридой. А мужики все на дальних покосах, люлей в ухо али в глаз бесстыжий зарядить дурищам некому.

И вот уже на Реке, и гребут сноровисто девки, от ласкового солнышка щурясь. А в небушке горлинки курлы-курлы, над холодною струёй стрекозы сплошь попарно от любви в дугу: ах, июль-баловник, ах, июль-чародей веет свежим своим опахалом!

Зоркий Дыб, намедни предупреждённый Зосей народными жестами засовывания пальчика в колечко из пальчиков же и тудой-сюдой, нетерпеливо наблюдал, как лодка с красотулями зашла за остров и стала не видима с пындырянского берега, а потом, через сотку уверенных гребков, ткнулась в шуршащую гальку, саженей в ненамного от таво места, где маялся наш герой со своею понятно ракетой.

А Дыб ведь заране и медовухи на брег приволок крынку малую, и запечённую хрустящую репу в туесе, и осетров пареных, листьями хрена укрытыми, и… Но делу время, а курим потом. Да и неча трапезничать, неча пузу набивать перед затеями-то любовными.

Как только исцарапанные и загорелые женские ступни достигли травы-муравы, рябая Зося подобрала подол панёвы и запрыгнула на Дыба, оплела ногами, и багровая пульсирующая живая боеголовка пошла, боеголовка вошла, боеголовка влетела в горячее и влажное Зосино корытце. Дыб застонал, прижал к себе Зосю, обхватив её широкие крестьянские бёдра, и опустился на ромашки с клевером и прочую ботанику. Дурочки Аксютка с Мальфридой торопливо защёлкали перламутровыми пуговками сарафанов… И выпрыгнули литые девичьи груди пташками, с твердыми, как кедровые орешки, сосками; Аксюткины – в разные стороны задорно смотрящими, и Малушины тёмно-вишнёвые сосочки, как бы говорящие: в глаза, в глаза смотреть… А там и сами длинноногие и тяжелые к низу феи выпростались из пахучих одежд и привалились к Дыбу с обеих сторон. Дыб, отзывавшийся телом на каждое движение покачивающейся на нём и что-то мычавшей Зоси, перестал мять её огромные титюли цвета топлёного молока, и освободившиеся ладони-лопаты устремил на лобки и чуть пониже возлежавших по краям дев. Устремил и ласково затеребенькал грубыми пальцами их выпрыгнувшие из нежных складок набухшие розовые бутоны, а по-простому говоря… но мы не будем по-простому.

Ну и ясно-понятно, что бордовая ракета ещё многажды входила, выходила, отстреливалась и устремлялась вновь в разные жадно зовущие и ожидающие её природой предназначенные места, и что и Аксютке с Мальфридой хватило мужского звенящего вот по самое по не могу, но смаковать не будем, это не наши стиль и метод, да и автор, чай, благородный идальго, а не порнограф прости господи какой. И это… уберите уже дитят от летописи подалей…

– Ну чо, будете тут трапезничать али восвояси? – спросил пребывавший в приятном расслаблении Дыб, бережно прижимая к себе своих густо конопатых и простонародно развитых телом наяд.
– Восвояси…

И отчалили припотелые и счастливые бабы с туесами и осетрами, но не только: все трое несли в себе семя Дыба, и семя-то проклюнулось и проросло, даже в слегка пожилой и никогда не рожавшей девушке Зосе, чем удивило её несказанно. И когда все три пузяки в гору и это всем заметно стало, озадаченные пындыри, после короткого следствия, всласть отметелили забрюхатевших и ринулись в Запердиху…

Не буду приводить леденящие душу подробности, как носились они за несчастным Дыбом по брегу с дрекольем и с зажатыми в заскорузлые кулачищи свинчатками, и догнали-таки…

Вот и отпели запердянские горлинки дорогому и чем-то близкому авторскому сердцу незамысловатому персонажу, отшептали ему редкие на уже убранных жнивах будыли конопельки, опустилось на него могильной плитою свинцовое холодное небо… Вот и всё…

Пущай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных членом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!

Тут бы и сказочке конец, вот обычный такой конец, а не тот, что постоянно мерещится отдельным пылким любительницам изящной словесности… Но нет.

Шли годы. Смеркалось... А как наступили новый век и лазоревый рассвет, то выяснилось, что в местности той, где некогда Зося, Аксютка и Мальфрида разродились пацанами, потомки Дыба до того расплодились и озорничали, что в полный рост встала перед учоными мужами проблема изменения государственного стандарта размера мужского достоинства, штоб этот экземпляр отлить в серебре и отправить до города Парижу, где в обсерватории хранятся разные эталонные штучки. Дабы лягушатникам с их невозможно короткими европейскими писюнами кое-чего утереть, навсегда утвердив приоритет русского мира и в этом вопросе.

Снаряжона была и потелепалась в Пындыровку экспедиция, возглавляемая матерой завкафедрой мужского причиндализма Луизой Францевной, росту такова, что из-за кафедры без подставочки и не видать, и весом за пять пудиков с гаком, почтенной многодетной мамаши и жены. А к ней в приклад добавлена тощая и прыщеватая аспирантка Люська, чьих длинных ног прекрасный плен, скажем поэтично, ещё мужской не ведал член.

И это было трагической ошибкой ректората!

Надо ли говорить, что очень скоро они были оприходованы шустрыми потомками Дыба, еще до всяких научных измерений в эмпирических поисках образца и смысла женской жизни.

Заявления в академию об увольнении были нацарапаны забывшей о женской чести Луизой и несказанно расцветшей Люсиндой на берёсте. И поплыла та берёста по Реке в запечатанной пихтовой смолкой бутыли. С той же берёстой скрылось за излучиной и последнее прости-прощай для уже бывшего мужа Луизы.

И это не потому, что, как злословили пындырихи, "городцки-то шмоньки за наши-то коряги зацепились", а по родству душ и негаданно открывшемуся чувству большой, но чистой любви…

Ибо всё-всё в мире любовь и двигает мир она ж.

ВАХО

» Кликните сюда для просмотра оффтоп текста.. «

Ехал вчера по проспекту имени Нашего Рабочего; жарень, городская вонь, пробка. В правом ряду где-то позади истошно вопит Скорая. Жмакаю кнопки стеклоподъёмников, включаю кондёр. И всё ж какая-то пидерсия в салон залететь успела… Ты хто? Тополиный блин пух, жара июнь, жареное солнце больших городов…

Тополиный пух. Ты ж и жил здесь, неподалёку от проспекта, вот скоро будет к тебе поворот, Вахо, брат мой и друг мой. Твоя книжка предпоследняя вся завязана на этот надоедливый пух, твоя фантасмагория, как пух заполонил всё, заставив людей спуститься в лабиринты метро и там жить. Вот проспект, пух, рёв Скорой – и ты, Вахо.

Помнишь, как заблудился в тайге? Как я бегал, как орал, сорвал голос. Телефоны – да какие там телефоны. Мёртвая зона. Ты все ж таки вышел на крик, развел виноватые ручки – прасти-прасти, и в каждой – горсть красных карандашей-подберёзовиков.

А как я рубил лапник, а тебя отправил за дровами? Ты так же растерянно развёл руки: а где их взять? Где-где, в звезде! В тайге, блин! Оглянись вокруг! Ты сейчас где, чудо? Здесь и бери!

Там, откуда ты к нам переехал с первой женой, тайги не было, лишь жидкие перелески с пьяными на выхи кузбасскими шахтёрами, так что, Вахо дорогой, прощон, прощён…

А помнишь, бухали в твоей общаге от технолажи, пекло было… прям как сегодня. Ты майку скинул, и туса прихоела, увидав на твоей волосатой груди скромненький сосок под верхним левым. И народ такой сразу: о, у Вахи три соска! Ты засмущался и отшутился: так у меня детей трое, так вот это для каждого...

А как вместе забирали твоего третьего пацана из роддома? И ты захотел, чтобы я крёстным стал. И я в церкву попёрся на Сурикова, вот, батя, я атеистище поганое, но крещёный. Друг просит, можно? И батя, вальяжно так: валяй, босо́та!

А помнишь? Или это уже не? Как с тобой прощались, и все в дурацких масках из-за короны, а в ногах у тебя ярко-жёлтая шляпа кокетливая…

От же сука горбатая, она вычеркнула тебя с первого инфаркта в твои сорок плюс, Вахо мой Вахо.

Ты ещё сто три набрать успел, и спускался, морщась от боли и держась за третий сосок, с пятого этажа угрюмого дома без лифта и домофона, где жил на съёмной квартире. И всё, тебя больше нет, только грязные следы забиравшей тебя бригады в прихожей.

Ты не думай, что я сейчас плачу, мой Вахо. Нам же нельзя. Это водка иногда проступает парой капелек в уголках глаз, когда, как сегодня, вспоминаю тебя.

Давай лучше поржём конями тыгыдымскими. Или выпьем.

Сообщение отредактировал Дорик Тупотилов - 17.07.2024 - 15:01

[Joy]

И ГРЯНУЛ ГРОМ

» Кликните сюда для просмотра оффтоп текста.. «

– Ну, что там?

– Эхма! – Костя плюхнулся на сиденье жиги и поправил указательным очки. – Кофе ещё есть?

Оператор Гена кивнул на термос с витиеватой гравировкой "Лауреату районного конкурса видеоматериалов "Иду на зов".

Жига тронулась, съезжая с трассы. Хмурые люди у разбитых машин даже не посмотрели в их сторону.

В сухой колючей траве справа и слева от проселка капельками крови горели гордые саранки. Жара стояла какой день. И ни облачка. Ни ветерка.

– Там такое дело. – Костя завинтил крышку термоса и вытащил зажигалку. – Это подсиненские мужички. Бухали в бане у кого-то. На бережку. Разодрались. По концовке один другого свиноколом в спину. Их разнимать, он еще одного ножом по глазам. Вырвался, дождевик на голое тело, и тапочку газа в пол. И вперёд, в поисках лучшей доли. Мужики из Подсиненькой за ним. Шумахер бьёт встречную молоковозку, бросает свою лайбу и удирает в дождевике и кирзачах, как ужас на крыльях ночи. Теперь ментов ждут.

– Ну, и где он, как думаешь? – Гена тоже закурил. – Давно ждут?

– Давно. Да спит где-нибудь под кустом, хрюша Или к тайге подался. Засухарится и будет из зимовья в зимовье шастать, пока не поймают.

– До тайги ещё дойди. – Гена сморщился и сплюнул в окно тугой слюной. – Не успеет. А комар? Тут прилично, по километрам. План "Перехват" и амба.

– Да и хер с ним. Смотри, парит как. И тучи вверху. Ох, и встрянем мы с тобой, Геныч, в самый непогодь... Не, не успеет. Примут его.

По этому отрезку убитой дороги из Лазаревского Гена всегда ездил только на второй. Костя ёрзал, ему хотелось к Люське. И пить. Пить...

Это смешно – они расстались всего дня два как.

В Лазаревское их отправили делать репортаж про затянувшийся ремонт детского сада для программы "Сельская новь". Сам сюжет на рубль, от силы два – так в редакции называли минуту эфира – а канители... Дорога. Уехали под вечер, ночевали там, у шурина главреда. "И как они жрут водку на такой жарище?" – подумал Костя про подсиненских. Но вспомнил посиделки у гостеприимного шурина и поскучнел.

Гена думал, что съездили хорошо. Детский сад, мордахи, запах… Картинку и синхроны залудили за полчаса. С Костей хорошо ездить. Пока ехали, всё рассказал. Что Люську за границу хочет свозить, дом построить. Сына Люсе замастрячить. Любит Люську. Ну, это он молодой ещё... Колбасит его после вчерашнего. Щас до ручья допилим, попьем холодненькой. И снова вынырнем на трассу. Ну и пекло, маму её...

– После ручья попрём, – ободряюще сказал Гена, видя, как мается Костя. Как будто Костик не знал, что попрут.

Говорят, обратная дорога веселей. Но это не всегда. Разговаривать уже не хотелось. Гена подруливал здоровенной веснушчатой рукой, стараясь не цепануть днищем. А туда ехали, у Кости рот не закрывался. Забавный стажер. Ты, говорит, Геныч, скучно живешь. Мечты у тебя нет! А чего это и нету-то. Сашку надо выучить, девок замуж. Это ж денег сколько, ипотеки там и всё... Это Костик как птичка живет. Вот, заграницу собрался. А мне какая граница. Скоро клубника пойдет, а там огурцы, помидоры и прочая огородина. Корова и поросята, опять же. А Галя болеет. Вот такие пироги, по-сибирски – шанежки. Пахать и пахать…

Возник ветерок, очень горячий и ещё слабый. Сразу запахло дорожной пылью. Костя высунулся под ветер. С мутного горизонта в их сторону лениво ползла лиловая мохнатая туча.

– Геныч! – Костик вернул вихрастую голову в салон и поправил очки. – Лупанёт, сто пудов, лупанёт! А ты помнишь, как у тебя сын родился?

Гена хмыкнул и кивнул. Он мог подробно рассказать, как впервые в роддоме увидел Сашку на руках у Гали. Но не стал.

– Геныч! – не унимался Костик. – А тебе чего из-за границы привезти?

– Ты, главное, себе привези. Пацанёнка в животе у Людмилы. А мне магнитик. Футбольной тематики.

Ветер усилился, зашевелил кусты и кривые ёлки. Туча уже не ползла, а неслась им навстречу.

Улыбающуюся Галину и Сашку столбиком очень хорошо помнил Гена. Сашка оказался некрасивым, золотисто-оранжевого цвета. "Галя! – крикнул Гена вверх. – Ты чо это там за морковку какую-то родила?" Курившая в соседнем окне акушерка отозвалась хорошим мужским басом: "Папаша, вы дурак? Это у него желтуха начинается..."

Вот и ручей. Гена вышел и уперся ручищами в ноги, разминая колени. Костя с термосом побрел к воде, отбиваясь от комарья.

– Костик, пошустрее! Ливанёт щас! Ух и ливанёт!

И грянул гром. Костя обернулся и не увидел Гену. Снова загрохотало. Костю ударило в спину, обожгло, кинуло на пыльную траву, и стало темно… темно.

Давя грубой кирзой саранки, человек в дождевике спускался по склону к ручью, опустив карабин. Первая долгая капля упала ему на плечо и ушла в потертый брезент.

Кто-то высоко-высоко чиркнул по небу серебряным перстнем. И сразу по кустам, по ручью, по крыше распахнутой жиги замолотил крупный и радостный дождь.

Понравилось не вру,легко читается
особенно в аэропорту или в самолете если

Но что такое саранки?

[Sunshine]

Дорик талантливый, что уж..

Но что такое саранки

цветы

[Дорик Тупотилов]

Понравилось не вру,легко читается
особенно в аэропорту или в самолете если

Но что такое саранки?

Саранки это цветы такие. Сибирская дикая лилия)

Посмотри, если есть время, Скорость. Или Тэдди. Это точно для чтения в аэропорту. Спасибо)

[Anella]

Спасибо! Я тоже почитаю . Интересно. Сама бы скорее всего не нашла ...

[Sunshine]

Но что такое саранки

цветы

из рассказа Дикая собака Динго ( или повесть о первой любви), про них узнала
так мне нравится эта повесть, наверно в ней есть частичка моей души)

[Дорик Тупотилов]

Работы из наших дуэлей. Помню помню.

Скажи, какие темы шикарные для дуэлей придумывала Гуся? Не хватает её.

цветы

из рассказа Дикая собака Динго, про них узнала
так мне нравится эта повесть, наверно в ней есть частичка моей души)

Ты узнала из повести, а они у нас везде, в степи, в тайге, при дороге. У Пуни и сейчас поди носик в оранжевой пыльце саранок)

[Joy]

Саранки это цветы такие. Сибирская дикая лилия)

Посмотри, если есть время, Скорость. Или Тэдди. Это точно для чтения в аэропорту. Спасибо)

О как
Никогда бы не сама не поняла Оо


Завтра в Барселону как раз легкое подойдет
Чтобы не загоняться
Лакрафт не воспринимается чет в последнее время